Прорыв: из дневника
Недавно мне пришлось быть в первый день прорыва немецкой обороны на наблюдательном пункте командира соединения, участок которого был направлением главного удара. В течение нескольких часов я заносил в свой блокнот все то, что мне казалось примечательным.
Мне кажется, что эти безыскусственные записи будут интересны читателю хотя бы тем, что они - правдивы.
Несколько страниц, которые я предлагаю вниманию, описывают главным образом часы, предшествовавшие наступлению. Так как читатель законно желает всегда знать о конце события, то я могу сказать, что прорыв был удачным и войска наши в первый же день прошли 10-12 километров.
Наконец, началось отложенное со вчера на сегодня долгожданное наступление через маленький городок 3., перед которым вплотную стояли наши части.
Мы выехали на рассвете. Ехали примерно час, вначале по хорошему шоссе, потом оно местами перемежалось бревенчатым настилом и ближе к передовым снова стало хорошим.
Наступление готовили в большом секрете. Дороги были пусты. Всё уже было давно утащено в стороны и замаскировано - артиллерия и «катюши». Я невольно подумал, что, попади на эту дорогу сегодня ночью немецкий шпион с радиопередатчиком, он бы не мог даже подозревать о готовящемся наступлении.
На дороге, прикрытая утренней дымкой и солидной маскировкой из ветвей, стояла танковая бригада, а перед ней, уже совсем близко, в полутора километрах от передовой, - полк самоходных пушек.
Начало артподготовки назначено на 8.15. Когда мы ехали, небо было звёздное. Постепенно звёзды начали потухать. От окружающих многочисленных болот, прудов и озёр повеяло утренней сыростью. Белый туман поднимался над полями и в одном месте поражал необычайностью своего вида. Он расстилался на уровне восьми или десяти метров от земли так, точно над ней висела, подвешенная к небу на четырёх нитках, большая белая простыня. Под этим туманом было ясно, и над ним было ясное небо, а он плавал, плавал, не поднимаясь и не опускаясь.
Метров за триста от передних самоходок мы свернули налево и, проехав ещё около ста метров, становились у двухэтажного кирпичного дома. Это был немецкий фольварк. Рядом стояли два таких же дома. Здесь расположился наблюдательный пункт соединения.
Уже из-за горизонта появилось солнце, но впереди всё было затянуто сплошным туманом.
Слева темнел лесок, а за ним, примерно в километре от нас, деревня. Там проходил передний край. Правее он уходил за город непосредственно отсюда не был виден. Виднелись только дома, за которыми сразу начиналась железнодорожная насыпь - на ней
укрепились немцы.
…Мы вошли в маленькую комнату, где стояли два стола, несколько плюшевых стульев, большая никелированная кровать и дедовское кресло с откидывающейся полочкой для книги.
Когда мы вошли, командир соединения генерал Мельников поднялся нам навстречу.
Нас познакомили.
Тут же сидели начальник штаба и начальник артиллерии. Разговор был тягучим, во всем ощущалось состояние томительного ожидания. Время от времени кто-нибудь выходил на улицу посмотреть, не изменилась ли погода.
Туман всё ещё не рассеивался, хотя, несомненно день обещал быть хорошим.
- Раньше одиннадцати не рассеемся, - угрюмо говорил генерал. - Не рассеется. Я ещё вчера говорил командующему, что раньше одиннадцати не рассеется. Если начнём раньше, зря много снарядов покидаем.
Кто-то сказал, что лучше было бы вообще начать в двенадцать или в час, для немцев это было бы полной неожиданностью.
- По-моему, это и так для них будет неожиданностью, - продолжал генерал, - я в этом убежден. Сейчас они не знают, ведут себя ни тихо, ни громко - как всегда. Но вот снаряды даром покидаем, если туман не рассеется, тогда плохо будет.
Через 15 минут после нашего приезда раздался звонок командующего,
- Есть! Слушаю. Есть! Есть! - говорил Мельников и положив трубку. - Отложено на час. Сообщите сейчас же всем, - приказал; он своему артиллеристу и добавил: - Нет, в 9.15 тоже не рассеется. Часам к одиннадцати, может быть.
Видимо, эта мысль его очень мучила. Наверное, разговор ещё долго вертелся бы вокруг этой темы, если бы снова не позвонил командующий.
 |
Тесно теперь на дорогах Германии. Могучим потоком движутся вперед советские войска. На снимке: мотомеханизированные части войск 1-го Украинского фронт продвигаются на запад от Берлина.
Фото Р. Мазелева (ТАСС) |
Положив трубку, Мельников обратился к своему начальнику связи:
- Выясните немедленно у кого у нас позывные «Дуб - Клён».
- У меня нет таких позывных, - ответил начальник связи.
- Выясните тогда у всех наших артиллеристов и в артиллерийской бригаде. У всех узнайте.
- Представьте себе, - обратился он к присутствующим, - какой-то мерзавец говорит открыто по радио. «Дуб, я Клён, помни, что через пять минут начнётся».
- По-моему, у нас нет таких позывных, - сказал начальник артиллерии.
- Чорт его знает! - возмутился Мельников. - Может быть, у соседей. Соседи раньше начинают. Да опять и по времени не подходит. Через пять минут, - значит, в 8.10. Не понимаю.
- Может, немцы провоцируют, - высказал кто-то предположение.
- Если провоцируют - плохо, значит - беспокоятся. Ну-ка, узнайте у них, у артиллеристов,
у всех узнайте, - повторил он.
Через пять минут вошёл командир артиллерийской бригады. Вошел он, хромая полусогнувшись. Это был худощавый человек, остроносый и очень моложаво выглядевший, пока не снял шапки, - только тогда обнаружилось, что он совершенно седой. Вошедший был в генеральских брюках, какой-то короткой, странной куртке, на грубой солдатской шапке красовалась генеральская звёздочка.
- Что там с этими, с позывными? - спросил он.
Командир соединения объяснил ему.
- У меня в бригаде нет таких позывных, - сказал вошедший генерал.
После короткого объяснения по этому вопросу он замолчал, присел тут же, сдвинул шапку набок и поставил между ног палку.
Наконец, вошёл начальник связи и доложил, что ни в соединении, ни во всех приданных частях таких позывных нет.
- Как так нет? - строго спросил Мельников.
- Никак нет, - ответил начальник связи.
- Ну и слава богу, что нет, - сказал генерал.
Пришедший артиллерийский генерал рассказал о том, как он был у своих артиллеристов. И как то говорили: «Ну через двадцать минут ударим, двадцать минут жизни осталось немцам».
- Нет, ещё час двадцать минут, - сообщил он им, - потому что артиллерийская подготовка отложена на час.
Среди этих разговоров снова позвонили.
- Ещё на час откладывают,- сказал Мельников, кладя трубку. - И это хорошо. Только боюсь и к одиннадцати часам не поднимется туман.
… Начались воспоминания о Крыме, где многие из присутствующих были во время боёв на Керченском полуострове. Вспоминая хорошо знакомые места Корнеч, Тулумчак, Джантару, артиллерийский генерал говорил:
- Вот когда нам с погодой но подвезло! То есть как не подвезло! Что за погода была! С утра, как началось наступление, дождь, снег, град и чорт знает что.
- Да, кто в Крыму не бывал, тот горя не видал, - согласился начальник штаба, который тоже был в Крыму.
Я вышел на улицу. Туман ещё висел хотя начинал рассеиваться. Уже были видны крыши первых домов расположенного отсюда в полутора километрах города. Невдалеке, на шоссе, поблескивала броня первых, высовывавшихся из-за посадок самоходок.
По тому, как начало яснеть, мне показалось, что, может быть, генерал ошибается и туман поднимется всё-таки раньше одиннадцати.
- Ну, как рассеивается? - спросил генерал когда мы вошли.
- Рассеивается понемножку.
- До одиннадцати не рассеется, - должно быть, в восьмой раз повторил он.
- А вы бы доложили командующему, - посоветовал кто-то.
- Что же я буду докладывать, - сказал генерал, - им тоже видно не хуже, чем мне. Они же не в штабе, а тут, в восьмистах метрах от меня, сидят.
- Да, ещё, значит, час и сорок минут, - вздохнул кто-то, - Да.
Кто-то из присутствующих заметил, что сейчас такое ощущение, как будто опаздывает поезд, а ты ждешь на платформе. И сначала сказали, что он опаздывает на 15 минут, а потом на час, а через час - ещё на час и еще на час. И действительно, в комнате было именно такое ощущение.
 |
Славные советские полководцы Герой Советского генерал-полковник К.Н.Галицкий (слева) и генерал-лейтенант артиллерии Семенов на площади в Кенигсберге, у памятника «железному канцлеру» Бисмарку. |
- По-моему, сейчас мы спрятались хорошо, - сказал Мельников. - Два-три дня назад, когда мы ставили артиллерию на прямую наводку, они заметили, как мы ползаем, и даже засекли нас кое-где, но я приказал вечером с того места, которое они засекли, снять артиллерию и поставить в другое. Немцы ночью накрыли огнём всё, что засекли, но били по пустому месту и, должно быть, подумали, что разбили, а у меня всё цело.
По телефону позвонили из части: замечено, как немцы с ручными пулемётами отдельными группами подходят к железнодорожной насыпи.
- Что-то всё-таки пронюхали, - произнёс Мельников. - Но не может быть! Странное дело! Не должны были заметить. А если группами с пулемётами подходят, значит подтягивают что-то сюда. Но это ничего, лишь бы не отходили. Накроем их артиллерией.
- Стреляйте по ним понемножку теми орудиями, что на прямую наводку стоят! - приказал он в телефон. И добавил, положив трубку: - Это ничего. Пусть немножко по ним постреляют. И побьют - все польза. И, кроме того, это было бы даже подозрительно, если бы мы их наблюдали, а не стреляли.
Через двадцать минут из наблюдательного пункта части снова доложили на этот раз, что немцы не подходят к железнодорожной насыпи мелкими группами, а наоборот, отходят от насыпи, и наблюдатели в первый раз неверно отметили это передвижение.
- Вот это уже хуже, - нахмурился Мельников.
Все в комнате заволновались.
- Это неприятно. Значит, они всё-таки что-то почувствовали. Хотя мое мнение прежнее, они не должны были почувствовать, не должны. Ну, ничего. Во-первых, через 50 минут начнётся и, значит, даже если они отойдут на вторую линию, то уйдут недалеко, а, во-вторых, мы учли предыдущий опыт и по первой линии даём только 10 минут огня, а через 10 минут пойдёт пехота, и мы переносим весь огонь на вторую линию, так что неизвестно, где их больше накроет. С точки зрения истребления их сил это - почти все равно, хотя, конечно, с психологической точки зрения, если они догадались, неприятно, но ничего. Все равно всех их, так или иначе, перебьем, а у мертвых психологический фактор особой роли не играет.
- Да, да, - обратился он к начальнику артиллерии, - пусть там поактивнее пушки прямой наводкой бьют. Пусть, не открывая общего огня, бьют их отдельными орудиями.
В это время где-то немножко впереди и справа начали ложиться один за другим немецкие разрывы. Стёкла задрожали.
- «Капает», - сначала сказал Мельников, а потом, когда разрывы участились, добавил: - Нет, это артналет.
- Волнуется, - заметил кто-то.
- Да, начинает волноваться.
Через минуту артналет прекратился и вес затихло. Только по переднему краю прямой наводкою стреляли наши мелкокалиберные орудия.
Позвонили по телефону. Мельников поговорил и, положив трубку, сообщил:
- Есть донесение, что бьют немцев. Падают. Часть тех, что шли, вернулась обратно. Ничего. Побьем всех.
И он громко стукнул по столу своей тяжёлой рукой:
- Этот артналёт, наверняка. Был потому, что соседи слишком близко танки подвели и напугали. А может быть, чтобы прикрыть отход, огонь открыли. Но у меня всё-таки чувство, что они просто передвигаются. Ночевали здесь, а днем в город уходят. Может быть и так.
Ровно в 9.30 слева тяжело загрохали «катюши» и сразу ахнула сотня стволов артиллерии.
- Соседи начали, - сказал кто-то.
Мы все вышли из помещения. Слева, километров за десять отсюда, все грохотало. Это соседний корпус начал артподготовку с плацдарма, завоёванного в предыдущем наступлении. Они начали на 45 минут раньше, чем на нашем направлении, где наносился главный удар. Сделано было это в расчёте на то, чтобы немцы сочли, что мы, подтянув сили, начали наступление с прежнего плацдарма.
Предполагалось, что этим обеспечится полная неожиданность удара здесь. Кроме того если у немцев есть ближайшие резервы, то они сразу же подтянут их в направлении соседнего корпуса, а возвращаться с дороги им будет гораздо труднее, чем если бы они еще не тронулись с места.
Вдобавок к этому, как мне уже потом при встрече сказал командующий армией, последние дни по всему фронту производилось много «лишних» передвижений и, в частности, как раз на участке соседей долго взад и вперёд гонялись танки; их придвигали близко к передовым автотранспортам, создавая впечатление, что удар готовится именно там.
Изредка среди гула общей канонады были слышны разрывы. Это время от времени отстреливались немцы.
Я вернулся в комнату. Снова позвонил командующий.
- Говорит - спокойствие. Спокойствие. - усмехнулся Мельников, окончив телефонный раздор. - Говорит, не сорвитесь, заслышав, что сосед начали.
- 10 часов 10 минут, - произнес седой генерал-артиллерист. Немцы ещё пять минут живут на шестой начнут умирать.
Осталось четыре, три, две, одна минута. За три минуты начальник артиллерии вызвал двух полковников, командиров артиллерийских бригад.
Они вошли оба с палками. Как я успел заметить, у многих наших офицеров, в особенности у танкистов и артиллеристов, ходить с палками стало не то привычкой, не то модой, а иногда и тем и другим.
- Приготовьтесь, больше откладывать не будем, - предупредил начальник артиллерии. - Артиллеристам взяться за шнуры.
- Есть взяться за шнуры, - повторяли полковники и вышли.
Осталось полминуты.
- В добрый час, - сказал Мельников, поднялся, натянул кожаное пальто, аккуратно застегнулся на все пуговицы, надвинул папаху и вышел.
- Огонь! - приказал он начальнику артиллерии.
Через пятнадцать секунд раздался залп «катюш». Над нашими головами полетели огненные стрелы.
Через минуту заговорила сразу тысяча артиллерийских стволов. И, как по команде, в ту же секунду по шоссе мимо нас рванулись самоходки. Это были легкие, 76-мм самоходки. Они шли вперёд на большой скорости и одна за другой исчезали за поворотом дороги. Впереди всё гремело и рушилось.
С первой минуты было видно, как снаряды попали и в окраинные дома города, как что-то там палилось, падало, начинало гореть, а потом всё заволокло дымом и пылью. В отдельных местах, там, где были пожары и взрывы, поднимались из этого серого тумана чёрные столбы.
На улицу высыпало человек 30 или 40 офицеров, которые все стояли толпой около плетеного заборчика и смотрели вверх.
Вслед за самоходами по шоссе двинулись танки.
От нашего дома отделился какой-то офицер и побежал к дороге. Видимо, это был кто-то из офицеров связи. Он должен был ехать вперед и, махая рукой танкам, просил, чтобы его подсадили, но танки напирали один на другой и уже не могли остановиться. И в том, что они уже не могли остановиться, было что-то волнующее.
Вскоре танки свернули с шоссе и стали быстрым ходом свёртывать и идти насквозь по полю, к устроенной левее города переправе.
Мы стояли и смотрели.
Люди, которые подготовили это наступление, сейчас напоминали мне режиссёра, который провёл уже генеральную репетицию а сейчас смотрит, как открывается занавес. Он всё предусмотрел, всему их научил - теперь дело за ними.
Действующая армия. |
Там где мы бывали…: рассказывает Константин Симонов
 <...> У нас уже в ту пору было ощущение, что надвигается большая война, и по инициативе Всеволода Вишневского в 1940 году Главное политуправление организовало курсы военных корреспондентов. Курсы работали год: с осени сорокового года до лета сорок первого. Вернулись мы из военного лагеря в Кубинке всего лишь за несколько дней до 22 июня. А вскоре мы снова надели форму ц двинулись на фронт. Там началась моя газетная работа, что называется, вплотную.
Сначала я был направлен в Третью армию - корреспондентом а армейскую газету, но до нее не добрался и некоторое время был корреспондентом в «Красноармейской правде» - газете Западного фронта, писал в «Известия», которые перед моей поездкой на фронт зачислили меня своим нештатным корреспондентом. А через месяц меня перевели в «Красную звезду». Вся моя дальнейшая журналистская деятельность до конца войны связана с «Красной звездой», где я входил в группу разъездных корреспондентов. За войну было очень много разных поездок на фронты продолжительностью от трех месяцев и до одних суток, и материал был самый разнообразный. Как правило, надо было его быстро взять, тут же написать и срочно передать с ближайшего военного телеграфа, а то и прилететь или за ночь, за сутки добраться на машине до Москвы, в редакцию.
- Не вспомните ли вы «биографию» к акой-либо статьи той поры?
- Если вы имеете в виду корреспондентскую оперативность, то, к примеру, очерк «Дни и ночи» я передавал прямо на военный провод с узла связи там же, на берегу Волги. Диктовал по разрозненным записям в блокноте, без предварительно написанного текста. На это меня натолкнул редактор «Красной звезды» Ортенберг, который в то время находился на Волге. Он сказал мне: «Очерк нужен в номер, пойдем на узел связи - попробуй!» Я попробовал.
Вспоминаю другой случай. Находясь на Северном флоте, я участвовал в походе разведгруппы в район Киркинеса. Это было в праздничную ночь под седьмое ноября. Утром мы вернулись в свое расположение, и я тут же передал материал в «Красную звезду». Но он где-то затерялся... Приходят номера газеты с моими последующими корреспонденциями, а этой все нет... Было обидно, материал этот взять было не так просто, и вдруг - все напрасно. Но через три недели - в конце ноября - я все-таки увидел мой репортаж в «Красной звезде» с датой, когда он был мною сделан, и с указанием, что он был задержан доставкой в редакцию.
Может быть, стоит привести еще один факт. В сорок четвертом году мне довелось по заданию «Красной звезды» брать интервью у маршала Тито в связи с награждением его орденом Суворова. Обнаруживать место пребывания Тито, разумеется, нельзя было. Поэтому я взял у него интервью днем в одном месте и оттуда передал его в Москву, а ночью вылетел на самолете в другое место. В интервью я заранее описал пейзаж не того района, где интервьюировал Тито, а другого - того района Южной Сербии, куда я полетел в ночь после интервью. Интервью пошло за моей подписью и с указанием того места, где я действительно во времени его публикации уже находился.
Если вы спрашиваете о том, как уживается в человеке писательство и газетная работа, то для меня, если говорить о военном периоде, это не было проблемой, потому что я ощущал себя целиком журналистом, военным корреспондентом «Красной звезды» и считал это для себя главным: работал, что называется, «и в хвост, и в гриву». Газета требовала, чтобы ее корреспондент видел своими глазами то, о чем он пишет. Таким образом я познакомился с множеством событий, с массой людей. У меня, казалось, не было времени на то, чтобы систематически делать какие-то литературные заготовки и создавать «писательские запасы». А на самом деле именно благодаря работе в газете я делал и заготовки для моих будущих книг. Разумеется, я не могу сказать, что я вел эти записи с таким расчетом, что они мне затем непременно пригодятся для литературной работы. Просто у меня постепенно возникло ощущение: для того, чтобы написать корреспонденцию, надо иметь в несколько раз больше того материала, который в нее войдет, - чтобы было из чего выбрать. И я не ленился, записывал все подробно, порою в мельчайших подробностях. <...>
|
